Книги: «Повесть о Ходже Насреддине» (Леонид Соловьёв)

n/nasreddin1.jpg

Выражаясь современным языком, Леонид Соловьёв был эпическим троллем. Нет, правда. Вот вам лишь один-единственный пример из его жизни.

В 1930 году Соловьёв издал книжку «Ленин в творчестве народов Востока», в которой привёл множество стихов, песен и сказаний про дедушку Ленина, собранных по всяким среднеазиатским аулам и кишлакам (в которых автору, действительно, доводилось бывать). Естественно, это было напечатано «со свистом», и за последующие три десятка лет на материале сего фольклора написано немало исследований и защищено немало диссертаций. А в конце 1950-х годов Соловьёв признался, что весь этот эпос сочинил собственноручно just for lulz, ну и ради гонорара, конечно. Но всем было уже наплевать, и исследования с диссертациями продолжали появляться ещё три десятка лет, вплоть до конца 1980-х.

Я к чему привёл этот пример? К тому, что в Советском Союзе (где так вольно, смирно и кругом!) человек, способный додуматься до словосочетания «октябрь-байрам»1 рано или поздно должен был загреметь котелками. И Соловьёв таки загремел в 1946 году — антисоветская агитация и террористические высказывания, всё такое. И отсидел восемь лет.

К тому времени он был уже хорошо известен как автор «Возмутителя спокойствия» — плутовского романа, мастерски скомпилированного из анекдотов и рассказок о похождениях хитреца Насреддина, преизрядно дополненных авторскими придумками. Который роман к моменту ареста был аж целых два раза экранизирован (причём один раз в годы войны). И вот здесь-то произошла любопытная история.

Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся — вот и Соловьёв даже гадать не мог. Что начальник пересыльного лагеря окажется поклонником его романа. Что он придержит в своём лагере заключённого от отправки в совсем уж каторжный ад, даст ему относительно лёгкую работу и возможность заниматься сочинительством. На условии написания продолжения. Каковое и было написано к 1950 году, а издано шестью годами позднее под названием «Очарованный принц».

Все, кто читал «Принца», не могли не заметить — он написан в абсолютно ином ключе, нежели «Возмутитель спокойствия». Авантюрная составляющая осталась, как же без неё-то, но гораздо более важное место заняли размышления главного героя о смысле и предназначении. Нет, понятно, что в лагерных условиях поневоле задумаешься… но у меня после знакомства с вышеописанной историей глаза открылись ещё и на другое.

В «Очарованном принце» практически нет откровенно плохих действующих лиц, а изображения представителей власти и богатства вдруг обрели совершенно несвойственную жанру глубину!

Ну вот давайте вспомним галерею из первого романа. Эмир бухарский — жадный до лести обжора, тонкий знаток и ценитель пыток2, озабоченный постоянным перетра… пардон, перетряхиванием своего обширного гарема. Неспособный без подсказки отличить недовольство подданных от начинающегося бунта.

Его начальник стражи Арсланбек. Тупой солдафон, в ходе бездарной антинасреддиновской пиар-акции феерично сливший своего лучшего стукача и абсолютно легитимно (!!!) подставивший его под избиение. Чья профессиональная компетентность вполне исчерпывающе характеризуется бессмертным «за стеной ударила пушка — для устрашения неуловимого Ходжи Насреддина».

Ну и далее по списку. Великий визирь Бахтияр — умеющий только вещать от имени эмира, а сам неспособный отстоять свою точку зрения даже по поводу родных ему налогов… Ростовщик Джафар… ну, с этим вообще всё понятно. Все эти придворные мудрецы, поэты, прихлебатели и подпеватели… ведь даже заезжий звездочёт Гуссейн Гуслия оказался в конце концов форменной сволочью3!

А если обратиться теперь к «Очарованному принцу»? Вот коллега бухарского эмира — хан кокандский. Ну да, типичный средневековый деспот, само собой. Но! Из забав и развлечений ему ничего не нужно, кроме как раз в пару месяцев полюбоваться породистыми конями на скачках. Протокольные славословия ему давным-давно остохренели и он откровенно троллит своих визирей, заставляя излагать всю эту лабуду вместо себя дворцовому коменданту. Совсем оборзевших интриганов пытается ставить на место — и часто вполне успешно! — не в последнюю очередь при этом прикидывая, чего подумает народ. По слухам, сын не своего отца, а дворцового конюха… то есть вполне вероятно, что не выродок из рода выродков, а простой смертный, оказавшийся при паскудной должности. Вдобавок показан тяжело больным человеком, что скорее вызывает сочувствие, а никак не наоборот.

Коллега Арсланбека — сиятельный Камильбек. Поднявшийся с начальника стражи до великого визиря (по нашим меркам, от министра внутренних дел до премьер-министра). Шикарно прописанный персонаж! Вроде бы — очковтиратель, мздоимец, интриган, бабник с наполеоновским комплексом.

Ага, щазз. Вот почему-то мало кто из читателей романа обращает внимание на одну существенную деталь. Вспомните-ка: по ходу сюжета куча совсем разного народа независимо друг от друга утверждает, что в смысле бытовой и уличной преступности Кокандское ханство — чуть ли не рай земной сравнительно с сопредельными государствами4. А кто за это отвечает? Внезапно, начальник стражи! Не такой уж он очковтиратель, этот Камильбек.

Ещё мелкая деталь. Когда очередная Камильбекова интрига накрылась тазиком и ему понадобилось срочно избавиться от пары оказавшихся в центре скандала гастарбайтеров — что он сделал? Выставил по-тихому из страны и, вы не поверите, дал на дорогу денег!!! Хотя запросто мог бы избавиться от них в прямом смысле. У него таки есть совесть, у этого интригана.

А что до мздоимства — так в том обществе без него просто не выживали. Перечитайте сцену эпического срача придворных на скачках. С метанием какашек и вываливанием чемоданов компромата. Право же, на этом фоне сиятельный Камильбек ещё далеко не самый худший!

Бабник он? Хххоссподи! С одной-единственной бабой грешит, да и та сама к нему прицепилась. Он, всё-таки, в конце концов, живой человек, а не картонная декорация угнетателя-кровопийцы… и, кстати, блистательная сцена с сидением в сундуке скорее повышает градус симпатии к Камильбеку, нежели наоборот.

Понимаете? Он живой, в этом всё дело.

Идём дальше. Глава гильдии гадальщиков Коканда. Шарлатан и стукач, тьфу на него. Но — одного из своих подопечных спас от тюрьмы, из собственного кармана уплатив немалый долг. Другого и вовсе подобрал оборванным мальчишкой, вырастил и научил какому-никакому ремеслу. Да, благодарности за это он вряд ли увидит — жизнь у него такая и ремесло такое, — но всё-таки тоже живой человек. Настоящий, объёмный.

Купец Рахимбай. Жмот, стяжатель, жулик, лизоблюд. О чём вообще говорить, если даже Насреддин не считает за грех выманивать у него обманом крупные суммы денег. Это ж стяжатель и жулик, чего вам ещё?! А вот поди ж ты — и в нём есть что-то хорошее! Вспомним: женился по любви на бедной, почти нищей девушке. И, вы не поверите, любит её до сих пор. Для неё одной не жалеет никаких денег, искренне огорчается, когда та расстраивается… Взаимности, правда, не наблюдается, но тут ничего не поделаешь: любовь зла.

Среди всей портретной галереи богатых и властных «Очарованного принца» есть лишь одно законченное чмо в финальной стадии — бывший судья Агабек. Он один, о ком нечего сказать хорошего. Совсем нечего. Но он даже по меркам своего жестокого общества полный отморозок, какие встречаются крайне редко. Чтобы в насквозь коррумпированном и безжалостном мире среднеазиатского феодализма с треском вылететь из судейского кресла за зверства и мздоимство… лично мне страшно даже и представить, чего он там творил, в этом кресле сидя.

Так ведь и то — почему-то Насреддин его буквально пощадил. Не стал вершить судьбу Агабека, а просто отдал на суд властей. Конечно, сиятельный Камильбек припечатал его более чем сурово и заслуженно — пожизненная подземная тюрьма. Но… вот, помнится, в первом романе ростовщик Джафар попрощался с жизнью за меньшие грехи…

Это, кстати, ещё одно отличие второго романа от первого: здесь представители власти вершат справедливость не только на словах. Хан защищает своего военного министра от слишком уж наглых интриг Камильбека, тот своей верховной властью возвращает вдове драгоценности, украденные у неё Рахимбаем, он же выносит приговор отморозку Агабеку… Кривой кадий Абдурахман («всю жизнь жил по кривде и судил по кривде») подсказывает Насреддину хитроумнейший способ закрепить горное озеро в вечном владении за крестьянами, и сам же оформляет это юридически…

Очень интересными получились «негативные» персонажи во втором романе дилогии, вы не находите? И если кто скажет мне, что это никак не связано с лагерными злоключениями Соловьёва — извините, не поверю.


  1. С одной стороны, «байрам» — это вполне нейтральное общетюркское слово, означающее всего лишь «праздник». С другой стороны... русскому уху оно привычнее всего слышится в составе словосочетания «курбан-байрам», то есть «праздник жертвоприношения». 

  2. Вспомните, как он чуть не подловил Насреддина, сразу указав ему на явную неадекватность предложенного способа пытки! Однозначно знаток и ценитель. 

  3. Хотя вот сволочной Гуссейн Гуслия выглядит как-то ну не очень логично. Интересно, что Леонид Филатов в своём стихотворном переложении романа вывел мудреца вполне нормальным мужиком. 

  4. Между прочим, Насреддин имел возможность убедиться в этом самолично. Когда он назвался гадальщиком по кражам и занял соответствующее место — много ли к нему обращались за консультациями? Да ни единого клиента не было за несколько дней, пока не сработала им же устроенная затея! Хотя к другим гадальщикам очереди выстраивались.