Ехидное: наследники Хлестакова

27 июня 2017 (00:00:00)

Как-то в январе после консультации ко мне подошёл студент-первокурсник и попросил поставить ему «четвёрку автоматом». Достаточно наглая просьба для самой первой сессии, и многие преподаватели в такой ситуации просто сразу говорят просителю, куда ему следует идти.

Я поступил либеральнее и спросил, какие причины для этого он может назвать.

В общем-то, и так было понятно, что в ответ будет рассказана какая-нибудь душераздирающая история.

Но то, что услышал я… это превзошло все ожидания. Это была целая семейная сага. Рабыня Изаура с компанией персонажей «Санта-Барбары» нервно курят в сторонке. 

Мать студента, оказывается, алкоголичка. Отец его, оказывается, инвалид с детства, но при этом профессиональный теннисист. (Этот момент я, признаться, не понял. Но не стал переспрашивать, дабы не портить песню.) Как раз вскоре после начала семестра (ну надо же, какое совпадение) они разошлись. Содержание обоих, как нетрудно догадаться, легло на плечи бедного студента. Ещё у него есть дядя, доктор травматологических наук (именно так это было сформулировано — это ж каким идиотом надо быть, чтобы назвать несуществующую учёную степень человеку, который сам имеет учёную степень?!). Я побился сам с собой об заклад, что это именно дядя-травматолог посоветовал отцу-инвалиду заняться теннисом — и выиграл.  В связи с кризисом дяде в институте не платят зарплату…

Я восхищённо слушал эту враку, глядя в упор прямо в глаза студенту, а он всё врал и врал, откровенно сбиваясь на детский лепет и всё больше запутываясь в подробностях, явно придуманных на ходу. Было совершенно очевидно, что где-то в начале заготовленной легенды студент сболтнул что-то не то, сбился, и теперь его безостановочно несло в корявой неумелой импровизации. 

Перечитайте гоголевского «Ревизора», то место, где Хлестаков врёт про свою столичную крутизну и про «тридцать пять тысяч одних курьеров». Совершенно та же картина. Тоже безостановочная брехня, и даже причина та же самая: страх. Только Хлестакова подстёгивал чужой страх, тешивший его грошовое самолюбие. А студенту не давал остановиться его собственный страх: ведь остановка означала бы встречные вопросы и наверняка нечто ужасное. 

После того, как в саге первый раз прозвучало слово «бабушка», я не выдержал. Жестом заткнул фонтан красноречия и сказал, что конечно же, поставлю просимую оценку. Сразу после того, как мы сейчас вместе пройдём в деканат и там в присутствии декана, которому я перескажу услышанную историю, обзвоним всех вышеназванных людей. 

Такого дикого, животного ужаса в студенческих глазах я ещё никогда не видел.  Если бы мне сказали, что в тот момент студент от страха обоссался, я бы даже ничуть не удивился. 

Не стал мучить его дальше. Коротко сказал «пошёл вон!» — и тот пошёл. Кажется, даже с радостью.

А у меня осталось некое чувство незавершённости. Как будто было в происшедшем нечто, проскользнувшее мимо моего внимания.

Потом я всё-таки вспомнил, чтó напоминала мне эта байка. Придя домой, взял с полки бессмертные «Похождения бравого солдата Швейка» — ну, точно! Оно самое. Вот, взгляните:

— Самое лучшее, — сказал Швейк, — выдавать себя за идиота. Когда я сидел в гарнизонной тюрьме, с нами там был очень умный, образованный человек, преподаватель торговой школы. Он дезертировал с поля боя, из-за этого даже хотели устроить громкий процесс и на страх другим осудить его и повесить. А он вывернулся очень просто: начал корчить душевнобольного с тяжелой наследственностью и на освидетельствовании заявил штабному врачу, что он вовсе не дезертировал, а просто с юных лет любит странствовать, его всегда тянет куда-то далеко; раз как-то он проснулся в Гамбурге, а другой раз в Лондоне, сам не зная, как туда попал. Отец его был алкоголик и кончил жизнь самоубийством незадолго до его рождения; мать была проституткой, вечно пьяная, и умерла от белой горячки, младшая сестра утопилась, старшая бросилась под поезд, брат бросился с вышеградского железнодорожного моста. Дедушка убил свою жену, облил себя керосином и сгорел; другая бабушка шаталась с цыганами и отравилась в тюрьме спичками; двоюродный брат несколько раз судился за поджог и в Картоузах перерезал себе куском стекла сонную артерию; двоюродная сестра с отцовской стороны бросилась в Вене с шестого этажа. За его воспитанием никто не следил, и до десяти лет он не умел говорить, так как однажды, когда ему было шесть месяцев и его пеленали на столе, все из комнаты куда-то отлучились, а кошка стащила его со стола, и он, падая, ударился головой. Периодически у него бывают сильные головные боли, в эти моменты он не сознает, что делает, именно в таком-то состоянии он и ушел с фронта в Прагу, и только позднее, когда его арестовала «У Флеков» военная полиция, пришел в себя. Надо было видеть, как живо его освободили от военной службы; и человек пять солдат, сидевших с ним в одной камере, на всякий случай записали на бумажке:

Отец — алкоголик. Мать — проститутка.
I. Сестра (утопилась).
II. Сестра (поезд).
III. Брат (с моста).
IV. Дедушка † жену, керосин, поджёг.
V. Бабушка (цыгане, спички) † и т. д.

Один из них начал болтать все это штабному врачу и не успел еще перевалить через двоюродного брата, как штабной врач (это был уже третий случай!) прервал его: «А твоя двоюродная сестра с отцовской стороны бросилась в Вене с шестого этажа, за твоим воспитанием — лодырь ты этакий! — никто не следил, но тебя перевоспитают в арестантских ротах!». Ну, отвели в тюрьму, связали в козлы — и с него как рукой сняло и плохое воспитание, и отца-алкоголика, и мать-проститутку, и он предпочел добровольно пойти на фронт.

Ярослав Гашек написал свой роман почти век назад. Николай Гоголь свою пьесу и того больше — около 170 лет прошло. А неумелые вруны-самоучки всё так же надеются отмазаться. Ничего, блин, не изменилось!